Лиственничный лес Петра Великого

 

Никогда ни от кого в Петербурге не слыхал я о лиственничном лесе, посаженном в Финляндии Петром Великим. Упоминает ли об этом Устрялов в своей истории - не помню. Едва ли помнит об этом и любой русский патриот, самый беспамятный между всеми европейскими патриотами. Знал ли даже об этом сам венценосный воспитанник Лагарпа?

Здесь же, на Финляндской железной дороге,6лизь станции Райвола, всем чухонцам известно это предание, и каждый воочию может убедиться в его достоверности: стоит только нанять таратайку и отправиться за четыре версты от станции. Поезжайте и убедитесь что это исторический факт, а не исторический вымысел в роде победы финляндцев над русскими и т. п.

Мне говорили, что дорога туда плоха и что лучше всего туда пешком идти, но идти пешком (за 9 верст от нашей дачи) не позволяла мне больная нога. "И рад бы в рай, да грехи не пускают", говорит русская пословица.

Вместо меня в эту лиственницу пошли пешком соседи и моя семья.

Это было в прошлом году, вскоре после того как Германский император привез нам хорошую погоду.

Отправилась семья моя в четвертом часу пополудни и вернулась в сумерки около 10 часов вечера. Вернулась радостная, вполне довольная своим путешествием, и все рассказы их были такого свойства, что я, как художник в душе, не мог не позавидовать жене и детям. По их мнению, это было самое живописное место какое только видели они в окрестностях, и самая роща, посаженная Петром, со своими красноватыми стволами, дымчатой зеленью, высокая и стройная, стоила того, чтоб пойти и увидеть ее.

Это дело - посадка леса, каким-бы ни казалось оно маленьким и незначительным делом. есть все-таки дело того чудотворца-исполина, который по счастливому выражению другого чудотворца - Пушкина,

"Дробя стекло ковал булат",

и из Московского государства выковал великую Империю. Как бы не было мало это дело, оно для каждого из нас, обыкновенных и заурядных смертных, было бы великим делом..

27 июля, пользуясь тепловатым, солнечным утром, послал я за маленьким Петром, который здесь всем известен, как неподкупный и строгий сельский староста и судья, как хороший извозчик и как умный, знающий русский язык чухонец. Я знал, что он не станет запрашивать лишнего, что ему известны здесь все пути и дороги, что лошадь его не пуглива, и что этот маленький практический человек, в кожаниой куртке и детских штанах, самый приятный из всех здешних чухонцев, о которых напрасно думают, что они глупы: впрочем, если и глупы, то не пьяницы, не воры и не мошенники, а это чего-нибудь да стоит. Я взял с собой бумагу и карандаш, хотя, признаюсь, рисовать карандашом с натуры нет у меня ни навыка, ни тех технических приспособлений, которые сокращают работу. Но кто-же не знает, что писать с натуры, значит спешить. Солнце заходит и беспрестанно перемещает световые и теневые пятна.

"Ну, авось что-нибудь и удастся!" подумал я садясь в таратайку вместе с сыном и отправляясь тем же путем, каким все мы ездим на станцию (через русскую деревню и лесопильный завод). Не доезжая до станции, возница наш свернул направо, осторожно переехал рельсы железной дороги и по бревенчатой мостовой, очень тряской, выехал на проселочную дорогу. Мы поехали таким же лесом, как и везде в этих местах, куда бы мы ни поехали.

Все здешние хвойные леса однообразны, скучны и неряшливы - завалены буреломом, сухими сучьями, гниющими стволами и почерневшими от времени корнями их. По таким лесам, местами каменистым, местами болотистым, трудно ходить - проезжать же в экипаже и верхом в сумерки или ночью едва-ли возможно. Если бы финляндские власти дозволили крестьянам очищать эти леса от всякой суши и лому, на многие годы хватило бы им топлива. При надзоре и строгих взысканиях, конечно, никто бы на незаконную порубку и покушаться не стал, но. это не наше дело.

Сначала дорога шла такая, что можно было ехать рысью, но когда мы свернули влево, вынуждены были ехать шагом. Колеса таратайки то задевали за корни деревьев, то одно из них попадало на камень, тогда как другое погружалось в тину или дождевую лужу. Мостики были сомнительны - но и погода сделалась сомнительною. Со всех сторон наплывали тучи. Солнце пряталось, в воздухе пахло дождем.

Когда едешь шагом, точно горшок с молоком везешь - версты кажутся гораздо длиннее, особливо там, где о них и в помине нет.

“Да когда-же это мы доберемся. Тут конца нет. ” думал я, поглядывал на небо.

Наконец-то мы наткнулись на изгородь. Возница слез с облучка, отвел лошадь с дороги в сторону и выдвинул из изгороди жерди. Дальше дороги нет, мы должны были пешком идти.

Но нас обступил такой же сосновый, еловый и можжевеловый лес, немного старее, немного выше и несколько живописнее.

- Это? спросил я не без удивления.

Э! нет еще. и спрашивать будет не нужно. сразу видно будет. отвечали мне.

Чухонец, хозяин тарантаса, шел вместе с нами, покинув позади и таратайку, и лошадь, не из беспечности, а изъ уверенности, что все будет цело: здесь о конокрадах и помину нет. Говорят, что и казнокрадов нет; но если вам скажут, что и волков нет - не верьте. Есть и волки, и даже лисицы.

Ты сам сейчас увидишь разницу, подтвердил сын мой, помогая мне, опирающемуся на костыль, перебираться через рытвины с увязнувшими в них неровными и скользкими камнями.

И действительно, не нужно было и сказывать. Разница сама бросалась в глаза. Лиственничный лес был не похож на те леса, которые остались за спиной. Незаметно, мы вошли в него и очутились точно в сумрачном, старинном храме, под колоннами таких прямых и таких высоких деревьев, что не запрокидывая головы нельзя было и видеть тонких вершинах их, разветвленных в виде пучка или зеленой рагульки. Все кругом было глухо, мрачно, даже страшно. Казалось, не на небе собирается гроза, а этот лес, сизый и непроглядный, охватил нас, как грозовая туча. Вековые лиственницы насажены рядами и, уходя в перспективу, кажутся рядом колоссальных коридоров в готическом стиле, в особенности там, где они, как бы стрельчатые своды, сходятся своими вершинами!

Этому очарованию немало способствует и то, что стволы нисколько пе закрываются сучьями, видны снизу до самого верху. Сучья, как и у старых сосен, начинаются высоко от корней, очень длинны, обнажены и только на концах, разветвляясь, покрыты мягкою бахромистою зеленью или висящими космами седого мха.

Ветер был небольшой, тучи ушли куда-то, верхушки под ясным, полуденным небом казались неподвижными, и все-же какой-то смутный гул перекатывался по лесу.

Что же бы могло быть, если бы дунула буря и раскачала эти колонны. А буря, сказывал нам чухонец, прошла здесь недавно и повалила немало деревьев - шестнадцатисаженные стволы их были проданы с аукциона и почти что даром, по два рубля за ствол, пошли на какие-то финляндские верфи. В лесу остались только вывернутые из земли корни и стали издали похожи на каких-то фантастических, черных и косматых животных вставших на дыбы, разинувших пасти и протянувших когтистые лапы.

Ни в бурю, ни в ливень не дай Бог очутиться в этом лесу - нигде здесь не найти вам приюта, ни избы, ни шалаша; говорят, где-то есть домик лесника, но никакой заезжий дачник здесь в темь или дождь не найдет его. Может быть, с другой стороны леса и есть что-нибудь жилое; мы не видали ничего кроме следов костра на опушке, вокруг которого несомненно совершалось чаепитие. Будь тут лес посажен не Петром Великим, а каким-нибудь Шведским королем или хоть богатым финляндцем - здесь была бы и гостиница и даже памятник с надписью по-фински и по-шведски: когда и кем была посажена эта лиственница, - и тогда вела бы сюда шоссейная дорога, и никто из дачников не смели бы да и нужды бы не имел разводить костры у корней этого живого памятника великой старины - словом все было бы так как подобает. Но. ведь и я только случайно узнал об этом лесе.

А странное чувство охватывало меня когда, переходя лес, я останавливался, оглядывался или смотрел на эти древесные выси.

Даже это маленькое, изо всех дел самое незначительное дело, совершенное Петром, носит печать великой души его. Только гений, "в надежде славы и добра", мог насадить этот лес; не ради каприза, или собственного своего удовольствия, не у себя в летней резиденции он насадил его, а в стране только-что занятой им, дикой и малолюдной.

Он насаждал эту лиственницу в уверенности, что вырастет мачтовый лес, и лет через двести пригодится его империи, у которой окажется свой собственный, не привозной материал для флота. Какая любовь к России, какая прозорливость и какая непоколебимая уверенность что все им завоеванное будет русским и никогда не вернется в руки врагов его!

Почему он выбрал это, а не другое место? Почему он предполагал, что эти деревья прммутся и не погибнут? Откуда привез он лиственницу? Долго-ли и чьими руками рыли эту каменистую сырую почву и вырубали коренья старого леса, чтобы дать место новому? Все это - не мне решать.

Ясно только что и здесь, в завоеванной стране он оказался таким же преобразователем как и у себя на родине. Ведь лиственница сама собой здесь ие растет - ее даже и теперь не видать нигде крутом, даже в бывшем поместье министра Замятина, а тогда, в прошлом веке, смею думать, здесь о лиственницах и помина не было.

Все было обдумано Петром, и несомненно выполнено по его плану и по его указанию.

Спускаясь все ниже и ниже по неровному лесному скату, дошли мы наконец до зеленой поляны, тоже покатой и протянувшейся вдоль речки Райвола, которая течет у опушки леса и, как кажется, служит ему границею. Речка эта не широка, но живописна, течет по камням и по валунам, которые высовываются из воды как тюлени. При солнце и ясном небе цвет реки казался мне коричневым. Быть может железистая вода придает ей такой вид. Через поляну, на которую мы вышли, ключевая вода пробирается из лесу к реке. Трудно было перебираться через эти насыщенные водой и прикрытые травой полосы. Ноги вязли в них.

Но на этой же поляне нашлось и сухое место недалеко от покосившегося сруба, набитого сеном.

Только тут нашлась возможность сесть на траву и наскоро набросать вид лиственницы, которая темной стеной шла по реке, круто завернувшей от нас направо. Отсюда был далеко не лучший вид, - но что же делать: я настолько устал, что не мог искать лучшего.

 



  • На главную